«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года - Эдуард Камоцкий
Не ценил меня Иван Михайлович Бабаков, а как раз он мне много дал в смелом подходе к решению задач, но ценил меня его доцент Штейнвольф. Я с ним занимался с удовольствием, так же как и с доцентом по сопромату Черняевым. Мне нравилось решать задачи, и решал я их легко и с удовольствием.
Были и курьезные случаи. По деталям машин меня спрашивают, как рассчитать дисковый тормоз. Предполагается, что я напишу формулу. Я ее не знаю, а чтобы вывести, рисую элемент «dx» и только еще приступаю к интегрированию. «Хватит» и ставится пятерка.
На другом экзамене по этому же предмету, преподаватель спрашивает, что надо сделать, прежде чем трос поставить в лебедку.
– Проверить, нет ли порванных отдельных проволочек.
– Еще?
– Смазать.
– Еще?
– Испытать под нагрузкой.
– Еще?
Меня уже прошибает пот – ну что еще можно придумать? Преподаватель говорит: «Рассчитать надо трос». «Да, не любой же трос берется, а тот, что положен на основании расчетов!» Преподаватель поставил зачет – это было на зачетной сессии. А вот на одном из экзаменов я снахальничал. Преподаватель, с которой мы на занятиях дружески пикировались, в качестве дополнительного вопроса за вольное поведение, просит рассчитать паровую турбину «с конца» т. е. по параметрам на выходе из турбины. Она, видно, вспомнила, как я в свое время «прошел» эту тему, и посадила меня в «глубокую галошу». Я завертелся, пытаясь с ходу что-то безуспешно сообразить, а она говорит: «Ну, вот, этот вопрос как пропущенный Вами зачет. Не ответите, не допущу к экзамену» – это когда я уже экзамен сдал!
«Так если это зачет…» и я достаю из кармана конспект и начинаю ей спокойно рассказывать, как надо рассчитывать паровую турбину по параметрам пара на выходе из нее. «Ну, Камоцкий! – и преподаватель отдает мне зачетку с проставленной четверкой, сопровождаемой улыбкой. – Так и будете с конспектом жить?». «С книжкой», не скрываю я своего облегчения.
Надо сказать, книжками мы, кроме задачников, при обучении в институте и в техникуме не пользовались. Бабаков, Блох, Ахиезер, Филиппов читали свои оригинальные курсы, но были и вполне стандартные курсы, но по всем предметам на экзаменах надо было пересказать содержание конспекта – той его части, которая попалась в экзаменационном билете. Во время лекции профессор на доске воспроизводил из учебника громоздкие выводы каких-нибудь формул. Мы все это переписывали в конспект, заучивали и затем воспроизводили на экзамене. Экзаменом по предмету фактически была только задача, а воспроизведение вывода было экзаменом памяти. Однако когда троим из нашей группы, довелось работать с немецкими инженерами, они отмечали высокий уровень нашего образования. Я, как память о высшей школе, сохранил большинство конспектов. Конечно, лекторы не только воспроизводили выводы формул.
Итак, я пишу диплом. Основную часть анализа я сделал во время практики. Теперь это надо было привести в логически завершенную форму. Руководитель спрашивал только о том, как дела и сколько процентов. Я говорил, что пока вроде пишется, а процентов в его отчете надо проставить столько, сколько надо по минимуму. «Пока я еще не знаю, чем кончу». И все. Он не вмешивался в процесс «творчества», а я с увлечением «творил» без понуканий. Форма преподавания, принятая на нашем факультете, сделала нас исследователями. Штейнвольф говорил, что обсуждался вопрос о том, чтобы в наших дипломах специальность именовалась не «инженер-механик», а «инженер-исследователь», но потом решили, что это вызовет затруднения при устройстве на работу. Исследователи начальству не нужны, им нужны исполнители. Уже на работе, много лет спустя, заместитель Главного конструктора говорил: «Я и сам умный, идей и у меня у самого полно. Кто гирю пилить будет?» («Золотой теленок»).
Погруженный в «творчество», я, глядя в зеркало, нарисовал свой «озадаченный» портрет.
Анекдотичная заминка вышла с главой «Введение». Т. к. наши дипломы были исследовательскими, то в наших дипломах не могло быть раздела с экономическим обоснованием проекта – проекта не было. Мы должны были написать введение под эгидой кафедры «Политэкономия». «Введение» я написал; в нем я порассуждал о том, что испытания лопаток снижают аварийность, а это принесет большой экономический эффект.
Руководитель от кафедры Политэкономии сказал, что все хорошо, но из этого введения не видно, что я СОВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК!!! Я не стал спрашивать, а он не стал разъяснять, что он имел в виду. Возможно, я не сделал, или сделал мало ссылок на Сталина, не помню, но проблему эту я решил по-другому.
Лекции по Марксизму и по Политэкономии нам читали умнейшие и порядочнейшие люди. В результате мы были, как бы сейчас сказали, «диссидентами» умеренного толка. Мы не были противниками строя, но мы допускали сомнения, что уже было в то время предосудительно, и искали – с искренним желанием найти – преимущества нашего строя над капиталистическим.
Мы понимали, что человечество развивалось только благодаря росту прибавочного продукта. Он необходим для функционирования государства при любом строе. Мы считали, что распределение у нас разумно-справедливое по определению, а при капитализме к середине ХХ века рабочие добились достойного распределения путем борьбы. Однако мы знали, что у них громадные трудовые ресурсы расходуются на удовлетворение прихотей хозяев и руководителей и их жен (брильянты, яхты, золотые унитазы). Там у них колоссальное количество созданных рабочих мест бесполезны для общества, а у нас рабочие места создаются планово для развития производства. (Вот характерная примета нашего воспитания того времени – все для производства, но производство не ради производства ширпотреба, удовлетворяющего потребностей людей, а производство, как самоцель). Следовательно, единственным преимуществом нашего строя является плановое хозяйство. Этого было мало для характеристики советского человека.
Однажды, когда мы по какому-то поводу в общежитии недурно выпили, я сказал: «Вот теперь я напишу введение». Я стал строчить, на меня напало хмельное вдохновение – недаром, видно, большинство поэтов – пьяницы. Слова сами ложились на бумагу. Политэкономический руководитель, прочитав новое мое сочинение, сказал: «Хорошо…. Только вот акулы не воют». У меня была фраза: «Под злобный вой акул империализма». Я сказал, что это поправимо, аккуратно стер слово «акул» и вписал «шакалов».
Введение было принято. Защита на фоне нашей группы прошла как рядовая. Почти вся группа получила дипломы с отличием.
В нашей группе кроме меня был еще драмкружковец Глеб Корниенко, который в «На дне» хорошо сыграл барона, и драмкружок отметил наш уход из коллектива новогодним балом в институтской столовой. Мне подарили шкатулку Палеха «Витязь в тигровой шкуре», (как сказали: в соответствии с характером), с серебряной именной накладкой и прощальный адрес с перечнем сыгранных мною ролей.
Итак, институт закончен, кончилась подготовка к жизни, начиналась жизнь, но мы вынуждены сидеть в Харькове и ждать назначения. Дело в том, что по каким-то институтским соображениям защиту нам устроили за несколько дней до нового года, чтобы мы попали в план 51-го года, а заказ на нас был послан на 52-ой. Два месяца ждали.
Ждали, встречались, болтали, и между нами наметилось принципиальное различие в мировоззрении. Группа наша была, конечно, из ряда вон выходящая. Видано ли, чтобы дипломные работы писали, не имея прототипов, т. к. дипломные работы выпускников предыдущего курса не могли служить прототипами, потому что их работы были так же оригинальны, как и работы выпускников последующих курсов? Видано ли, чтобы практически вся группа получила дипломы с отличием?
